Убийство в Рабеншлюхт - Страница 60

Пленник сидел в углу комнаты — там, где еще недавно находился Себастьян. Руки у него были связаны за спиной, ноги перехвачены веревкой, но не туго — так чтобы мог встать и идти. Увидев священника, мадьяр прищурился и внимательно осмотрел его, как бы оценивая про себя. К удивлению Иоганна, отец Иеремия заговорил на латыни.

— Vos frater veneratio teuton? — спросил он, показывая пленнику изъятый у него нож.

Мадьяр на вопрос не ответил, только сверкнул глазами, увидев так близко свое оружие.

— Is vestri conseco? Ut vos quoniam inter mitis?

Пленник демонстративно отвернулся, показывая, что разговаривать ему со священником не о чем. Отец Иеремия тяжело вздохнул и предпринял последнюю попытку:

— Vos appreciation, ut вас culpo procul cruentus ampersand rudimentum obviam muneris? Vos suspendo super caput ultio ultionis.

Увы, и эта попытка разговорить мадьяра не увенчалась успехом. Впрочем, ничего другого, отец Иеремия, видимо, и не ожидал.

— Да не оставит нас Господь в трудную минуту, — проговорил он, перекрестился и поспешил на улицу. Беспокойные мысли об учителе, видно, никак не шли у него из головы, наспех попрощавшись с Францем, он махнул Иоганну рукой и торопливым шагом направился в сторону школы.

На краю неба — далеко-далеко за серой пеленой, у самого горизонта — появилась тонкая ясная полоска. Пелену эту словно бы кто-то стягивал за реку, открывая взгляду чистое голубое небо. Отец Иеремия и Иоганн прошли мимо школы, свернули к дому Рудольфа и тут же услышали ворчливый голос учителя.

— Мало вас розгами, гаденышей, стегали, — нудно цедил он. — Простынь новую испоганили, я по всему двору бегаю, ищу. Вот я веревку сниму да по вашим спинам. Правду пословица говорит: одно гнилое яблоко все остальные заражает. Я сейчас это художество вашим родителям отнесу, покажу.

Худой и по-прежнему бледный учитель держал в своих руках разукрашенную углем простынь, а рядом с ним стояла Мария и несколько детей помладше. Отец Иеремия облегченно вздохнул, но тут же насупился. Остановился, тяжело дыша от быстрой ходьбы, и громко произнес:

— День добрый, Рудольф.

От голоса священника учитель вздрогнул, обернулся. Распрямился, цыкнул на детишек, чтобы домой бежали и несколько смущенно проговорил:

— Простынь сушить повесил, так эти агамеды… разбойники ее стащили — в привидение играть… Добрый день, отец Иеремия. Добрый день, Иоганн.

Дом у учителя оказался большим, не меньше, пожалуй, чем у Феликса, только захламлен был страшно. В прихожей разбросана старая обувь, свалены какие-то половики, тут же на стене висела поеденная молью волчья шкура. В светлой просторной комнате, куда провел их Рудольф, стоял маленький диванчик, письменный стол в углу у окна, книжный шкаф, забитый книгами да лежал на полу старый пыльный ковер. Обстановка настолько контрастировала с ухоженным, с иголочки одетым учителем, что Иоганн только диву дался. Бывает же такое… На стене, рядом со шкафом, висел большой портрет самого Рудольфа, и два картины поменьше — на одной школа, а на другой пейзаж с видом на мельницу и реку.

— Феликс рисовал, — пояснил учитель, заметив взгляд Иоганна. — Вы присаживайтесь вот здесь на диванчик, а я уж на стул, как хозяин. Жаль парня, талантлив был… Но кому не повезет, тот и в рисовой каше палец сломает.

— Разговор у меня к вам, Рудольф, не очень приятный, — сказал отец Иеремия, присаживаясь. — О ночном нападении на жандарма и убийстве Герты вы, конечно, слышали?

— Да что вы говорите! — худое и длинное лицо учителя вытянулось еще больше. — Старуху убили? Кто?

— Думаю тот же человек, что и Феликса. Разве вы не слышали выстрелов?

— Нет, спал как убитый. То есть, простите, святой отец… крепко спал. Вся эта суматоха с убийством Феликса так дурно на меня подействовала, что к вечеру голова совсем не своя стала. Я уж к доктору пошел да тот опять напился и заснул. Ну, я и решил — почему бы не снотворное? Так что только час назад и проснулся.

— И на исповеди вы не были потому, что проспали?

— Истинно так, — кивнул Рудольф, но глаза его забегали. Он достал из кармана смятую пачку сигарет, порылся в ней, однако пачка оказалась пуста. Повертев в руке, учитель засунул пачку обратно и посмотрел на священника.

— Мне кажется, вы не были на исповеди совсем по иной причине, — со вздохом произнес священник. — Я знаю, вы искренне верите в Бога и не хотели лгать ему. Ведь это вы взяли деньги из кошелька Феликса, разве не так?

— Что вы такое говорите, отец Иеремия! — возмутился Рудольф, вскакивая со стула. — Постыдитесь своего племянника!

— Это вы постыдитесь, Рудольф, — строго ответил священник. — Феликс был вашим любимым учеником. Да хоть бы и не так… Взять деньги с покойника… На что вам Феликс выдал двести марок незадолго до убийства?

— Отец Иеремия!

— Не отрицайте, мы нашли в доме убитого вашу расписку.

— Я и не собирался отрицать! Феликс передал мне эти деньги…

— Только не нужно ничего придумывать, Рудольф, — неожиданно мягко прервал его священник. — Вчера на месте убийства вас видел Альфонс Габриэль. И как вы ногой кошелек задвинули, а потом взяли из него монеты, а сам кошелек бросили в сторонку, он видел. Раз солгавши — покайся, говорит нам Господь, не умножай свой грех новой ложью. Вы же добрый католик, Рудольф! Не от головной боли, сдается мне, вы снотворное приняли, а от угрызений душевных — не хотелось вам исповедоваться в таком бесстыдном поступке. Вы краснеете, это хорошо. Это совесть. Для чего вам дал Феликс такую крупную сумму?

Учитель действительно покраснел. Оглянулся на Иоганна, стоявшего у полки с книгами, опустился на стул и тихо проговорил: